— Тогда ответь мне, Ольф Доггерт. Почему мы всё ещё живы? Он уже использовал нашу кровь для того проклятого ритуала в Штерниесте и каким-то образом осушил веру этого места. Так почему же он не убил нас?
— Он хранит нас для чего-то большего, я считаю, — задумчиво ответил Мордекол. — Вместе мы слишком ценны, чтобы он не спускал с нас глаз. Эти фон Карштайны готовы воткнуть друг другу нож в спину, чтобы всего лишь скоротать время.
— Может быть, — со слабой ухмылкой предположил Люпио Блазе, — может быть, богиня Мирмидия оставляет нас в живых, чтобы узнать, скольких мы сможем забрать с собой в могилу, а?
Тилейский рыцарь сделал вялое колющее движение, хотя уже давным-давно потерял свой меч. Он по-прежнему был облачён в золотые доспехи, пусть их пластины и были в грязи, а гордые рельефные символы его богини — заляпаны кровью. Мордекол избегал его взгляда, несокрушимая бравада рыцаря была пуста, как и его голос, словно плохая шутка, которая уже давно набила оскомину.
В почерневших небесах раздался скрипучий визг, и Мордекол поднял голову. Над гротескной каретой развернулись дьяволы Шварцхафена: пара варгейстов с крыльями летучей мыши, массивные телом, но худые и подвижные, словно огры на грани голодной смерти. Мордекол ненавидел их, возможно, больше, чем любую иную породу могильных зверей, а это было сильное заявление на самом деле. Жрецы Морра считали воскрешение самым худшим из возможных грехов, ибо нежить была воплощённым вживе богохульством против бога смерти и вечного покоя, который он предоставлял. Вампиры были худшими из нежити, а варгейсты, возможно, самыми отвратительными из их рода.
Наставники Мордекола учили его, что кровососущие твари были истинным обликом вампира — порождения чистейшего зла без налёта цивилизованности или отброшенной человечности. Два изверга, что крутились у них над головами, были теперь домашними зверушками фон Карштайна, послушными любому его капризу. Они вскрыли запястье Мордекола в ужасной башне замка Штерниесте. Они пустили кровь своему пленнику, как часть еретического ритуала, который изгнал мощь веры из Сильвании.
Скрипучие, щёлкающие вопли варгейстов нервировали Мордекола, а их шипение звучало почти как смех. Тем не менее они, конечно, не самое худшее из того, что видел жрец за прошедшие с момента его пленения недели.
Облака над варгейстами светились красным от глухой, но вездесущей угрозы. Мордекол знал, что таилось там во тьме: паланкин из железных костей, в котором скрывался нечестивый артефакт ужасающей силы. Он содрогнулся при этой мысли, и его спина тут же запылала огнём от неловкого движения. Мордекол был рад, что не может видеть это теперь, даже несмотря на то, что воспоминание о его жутком величии поджидало юношу всякий раз, стоило ему сомкнуть веки. Иногда перед глазами жреца появлялась огромная чёрная рука, окутанная зелёным огнём, и медленно манила его.
Спереди раздалось ворчание, за которым последовал полурык фон Карштайна. Это звучало для Мордекола почти как разговор, пусть и вёдшийся на языке, который он не мог узнать. Жрец бросил злобный взгляд на своего похитителя. Вампир был облачён в древнюю броню, вдоль поверхности которой шли острые лезвия, бледная кожа его головы под большой короной, переливавшейся призрачным светом, светилась серо-жёлтым в темноте.
Мордекол отвернулся, опустив глаза. Он не осмеливался долго смотреть на вампира. В последний раз изверг почувствовал это и повернулся, встретившись взглядом с Мордеколом. Жрец содрогнулся от воспоминаний о зле, которое он увидел в глазах фон Карштайна.
— Что он там лопочет? — спросил Ольф Доггерт.
— Мерзкие вещи, — грубо ответил Блазе.
— По-моему, он разговаривает с короной, — заметил Мордекол.
— С короной? — недоверчиво переспросила Элспет.
— Да. Не что иное, как Корона Волшебства, если, конечно, мой орден прав, — продолжил молодой жрец. — В подземном хранилище моего храма есть гравюры. Это древний артефакт, и он должен был храниться под магической защитой под храмом Зигмара.
— Должен, — сказал Блазе, — но вампир украл её. Мы пришли вместе с Верховным Теогонистом Фолькмаром, чтобы вернуть её.
— Корона Волшебства… — пробормотал, нахмурившись, Ольф. — Это не её ли носил тот орк, ну, которого они называли Мясником?
— Она самая, — ответил Мордекол. — Легенды гласят, что внутри неё хранится часть силы Великого Некроманта. Что он говорит с теми, кто носит её, направляя их из мира духов.
Тишина затянулась на несколько долгих минут, пленники потерялись в своих мрачных мыслях.
До них вновь донёсся голос фон Карштайна, пробормотавший фразу, прозвучавшую для Мордекола, скорее, псалмом моррита, чем частью разговора. Внезапно слой из мёртвых конечностей и тел под ним содрогнулся, сломанные пальцы сжались, кишки заизвивались, словно змеи. Было такое ощущение будто под ногами закопошились черви.
На другой стороне клетки тощий, слово пугало, друид, в котором Мордекол признал служителя бога природы, отполз к костяным прутьям. Его кандалы гремели вокруг сбитых до мяса запястий и лодыжек, но он с завидной ловкостью выбрался из подёргивающихся конечностей нежити под собой.
Большинство других пленников вздрогнули, но не последовали его примеру, хотя их лица и скривились от отвращения. Мордекол в отчаянии покачал головой и отбросил оторванную руку через всю повозку. Подёргивающая пальцами конечность стукнулась о прутья и упала на колени деве, со скрещенными ногами сидевшей напротив жреца Морра.
Горло Мордекола сжалось от острой неловкости, но ужасный подарок не смог вывести её из транса. Эльфийская дева была настолько красива, что Мордекол едва мог смотреть на неё. Золотистые вьющиеся локоны обрамляли её узкое лицо, бледное и изящное. Её идеальные губы шевелились в безмолвном песнопении. Она не открывала глаза с тех пор, как была скована вместе с остальными в замке Штерниесте.
Мордекол был благодарен за это, в некотором смысле. Он должен держаться за свои гнев и ненависть и не позволять смягчить их чувствами восхищения и благоговения. Это было единственным, что заставляло его жить. Вместо этого он сосредоточился на ране на запястье эльфийки, на заляпанной кровью тиаре, что стягивала её волосы, и оторванной конечности у неё на коленях. Она напоминала редкую и прекрасную розу, втоптанную в грязь.
— Ради зимы, отведи взгляд, парень, — вздохнул Ольф Доггерт, оглянувшись через плечо. — Она из первых Ультуана и выглядит, как драгоценный камень, и, кроме того, она ещё и королевского рода. Ты не сможешь залезть ей под юбку даже за тысячу лет. А если ты, Шиндт, хотя бы попробуешь прикоснуться к ней, — проворчал жрец Ульрика, — я разобью эти кандалы лишь затем, чтобы обернуть их вокруг твоей головы.
— Я не трону даже волоска на её нежной маленькой головке, — едко ответил стройный священнослужитель, сидевший напротив Мордекола. Шиндт провёл первые несколько дней, делая вид, что спит, опустив голову и сложив руки на коленях, но на третий день он, наконец, представился, нехотя раскрыв свою верность Ранальду, богу плутов и мошенников. Мордекол возненавидел его сразу же, стоило Шиндту лишь открыть рот. Этот человек был из тех, кто украл бы пенни Морра с глаз покойника.
Шиндт искоса посмотрел на Мордекола сквозь занавесь из длинных чёрных волос. — Старый волк прав, мой маленький пропольщик могил. Сколь бы, по её мнению, важной дьявольщиной она не занималась, мне кажется, что ей бы не понравилось, чтобы её отвлекал кто-то, подобный нам.
Мордекол прищурился, но ничего не сказал.
— Она ищет помощь, — сказала высокая бретоннка, стоящая в кандалах в задней части костяной тюрьмы. Её голос был изысканный, даже высокомерный. Хотя она была, несомненно, весьма красива, но в глазах Мордекола не шла ни в какое сравнение с эльфийской принцессой. — Я узнаю интонации пения, — продолжила бретоннка. — Она призывает зверей из чащи.
— Хотел бы увидеть это, — сказал друид с горевшими безумным огнём глазами. Каждый человек в клетке поднял голову, с изумлением уставившись на наконец-то заговорившего друида. Мордекола объяла тревога при виде того, как тот повис на прутьях примерно в половине расстояния до потолка, его длинные пальцы рук и ног обвили кривые кости прутьев подобно когтям. «Больше зверь, чем человек», — подумал Мордекол. Как будто в Старом Свете было мало подобных тварей.