— Он отравил их, да? — спросил Менеш у Освальда.

— Да. Только они не умерли. Они были парализованы, превратились в живые статуи. Годы спустя один из фаворитов Дракенфелса покаялся, прежде чем отправиться на виселицу. Он рассказал целую историю о тех непристойностях, что творились перед глазами беспомощных Каролуса и его свиты. Они, видите ли, привезли с собой детей, эти глупые доверчивые дворяне. Хайнрот понял бы их ужас. После того как развлечение окончилось, Дракенфелс так и оставил своих гостей застывшими. Перед ними лежали праздничные яства, а они умерли от голода.

Освальд ударил по столу рукоятью меча. Тот содрогнулся. Разбилась хрупкая посуда, упал канделябр, выскочила из своего гнезда в грудной клетке крыса, рассыпался скелет, все еще разряженный в одеяние верховной жрицы Верены. В глазах принца стояли слезы. Женевьева никогда не видела у него такого всплеска чувств.

— Глупцы!

Женевьева положила руку ему на плечо, и он мгновенно успокоился.

— После этой ночи Дракенфелс больше не будет мучить других глупцов.

Принц прошагал через зал и распахнул двойные двери.

— Пойдемте, фаворит еще и карту нарисовал. Он покупал себе быструю смерть. Покои Дракенфелса находятся в конце этих коридоров. Мы рядом с ним.

IV

«Эта крепость — человек», — думала Женевьева. Башни и стены, коридоры и комнаты, сама скала, в которой вырезано нутро Дракенфелса: это артерии и органы Великого Чародея, его кровь и кости. И отряд Освальда проник в тело Дракенфелса, как нож, подбираясь к его сердцу. Или, может, они были кусками пищи, летящими вниз по его пищеводу. Чем не утешительная мысль?

Из следующих за Освальдом сомнения вызывала только Эржбет. Она разговаривала сама с собой, повторяя имена своих мертвецов.

Коридоры здесь были шире и завешаны гобеленами. На одном были изображены забавы Великого Чародея, на него, должно быть, пошло множество красных нитей. Даже Вейдт побледнел, увидев это.

Освальд бросил взгляд на центральное полотно гобелена и рубанул его мечом. Пыльный гобелен упал на пол, словно сброшенная кожа болотного червя. Менеш поднес к нему факел, и огонь мгновенно охватил его целиком. Следующий гобелен, с групповым портретом каких-то ужасных богов, тоже загорелся.

— Очень умно, ты, безмозглый недомерок, — зло бросил Вейдт. — Хочешь спалить нас всех, что ли? Нечто новенькое по сравнению с привычным для гномов подлым ударом ножом в спину.

Гном выхватил нож и замахнулся. Вейдт взял на изготовку стреляющий дротиками пистолет. Вокруг них все пылало.

— Изменник, да? Как покойный Ули, будь он проклят?

— Я сейчас тебя сделаю мертвым и проклятым, падальщик!

Менеш нанес удар, но Вейдт уклонился. В темных глазах охотника за наградами отражалось пламя. Он тщательно прицелился.

— Довольно! — крикнул Освальд. — Мы забрались в такую даль не для того, чтобы ссориться здесь.

— Вейдт слишком часто кричит «изменник», — недовольно произнес Руди. — Не верю я тому, кого так легко купить.

Разбойник вскинул меч, и Вейдт снова увернулся.

— Этика в устах бандита, это забавно…

— Лучше бандит, чем торговец трупами!

— Твой труп вряд ли стоит тех семидесяти пяти золотых крон, что предлагает за него Империя.

Пистолет вновь поднялся. Меч взлетел в воздух.

— Убей его, и покончим с этим, — сказал Менеш.

Все это было похоже на Вейдта и похоже на вспыльчивого Руди. Но Менеш до этого оставался спокойным, с юмором отбиваясь от нападок Вейдта. Что-то подействовало на них. Что-то жестокое. Женевьева пошатнулась и упала, потому что кто-то прыгнул ей на спину, пригибая ее голову к полу.

— А! Мертвая сука!

Удавка Эржбет уже затягивалась на ее шее. Танцовщица застала ее врасплох. Женевьева попыталась просунуть руки под проволоку, собраться с силами и сбросить с себя Эржбет. Удавка затягивалась все туже. Убийца знала свое дело: обезглавливание годится, все верно. Бессмертие так уязвимо: отсечение головы, боярышник, серебро, избыток солнца…

Женевьева подобрала руку под грудь, уперлась ладонью в камень и рывком вскинулась.

Эржбет попыталась удержаться на ней верхом, словно на необъезженном скакуне, стиснув коленями ее бока. Женевьева напрягла шейные мышцы и протолкнула воздух в дыхательное горло.

Она слышала, как лопнула проволока, и почувствовала, что Эржбет съехала со своего насеста. Женевьева развернулась и ударила. Удар был силен, и танцовщица упала. Эржбет перекатилась по полу и вскочила, в руке ее был нож. В самом ли деле он сверкает серебром, как у Ули?

— И мертвые умирают, кровопийца!

Женевьева ощутила желание убить. Убей эту грязную живую потаскушку! Убей всех этих ублюдочных подонков с теплой кровью! Убей, убей, УБЕЙ!!!

— Боритесь с этим! — вскричал Освальд. — Это магическая атака, заклинание!

Она повернулась к принцу. Знатный мерзавец! Насильник, одуревшее от богатства ничтожество! Пропитанный насквозь духами, чтобы заглушить вонь свой порочности!

Освальд держал ее, встряхивая за плечи.

Кровь! Королевская кровь! Густая, пряная, горячая, молодая, сильная кровь!

Жилка билась на его горле. Женевьева сжимала его запястья своими сильными ладонями, ощущая его пульс. Она слышала стук его сердца, словно размеренный барабанный бой, и видела его насквозь, как студент видит рассеченный труп в анатомическом театре. Вены и артерии, лежащие под слоем мяса поверх костей. Кровь звала ее.

Как давно она не ела? По-настоящему?

Освальд вырвался из ее хватки и дал ей пощечину.

Женевьева пришла в себя и видела лишь его ясные глаза во тьме. Он поцеловал ее в щеку и отошел. Жажда может подождать.

Освальд подходил к каждому по очереди и успокаивал их. Последней была Эржбет. Она забилась в уголок коридора и отказывалась выходить, несмотря на уговоры, размахивая ножом. Освальд перехватил ее руку и отнял нож. «Эта женщина безумна, — поняла Женевьева, — и уже давно».

Эржбет выползла из своего убежища, когда Освальд заговорил с ней, негромко и успокаивающе. Она уцепилась за принца, как цепляется испуганный ребенок за мать, видя в кукольном театре сцену с королем демонов. Освальд оторвал танцовщицу-убийцу от своего плеча и передал ее Руди. Присмиревший, неожиданно посерьезневший разбойник обнял ее — были ли они любовниками, Женевьева не знала, — и Эржбет прижалась к его боку. Женевьева чувствовала, что Вейдт собирался было отпустить замечание о новой обузе, но промолчал. Молодец.

Огонь догорал. Они пошли дальше.

От Эржбет теперь толку никакого. И Вейдт — видавший виды отчаянный Вейдт — был плох. Во время схватки с горгульями он был ранен. Всего лишь царапина на лице, еще один шрам в дополнение ко многим прежним, она продолжала непрерывно кровоточить, и Вейдт сильно побледнел. Он теперь двигался медленно, отставая от остальных. Острота зрения исчезла, и он слишком часто натыкался на стены.

Женевьева услышала лязг и обернулась. Вейдт уронил свой трехжильный арбалет, стреляющий дротиками пистолет и поясной ремень с мечом. Он с трудом плелся, волоча их за собой, как узник — свои цепи с прикованным к ним ядром.

Это было немыслимо. Вейдт никогда не стал бы тащить свое обожаемое оружие по грязи.

Менеш, которому досталось столько обид от охотника за вознаграждениями, подошел к нему и подставил плечо. Вейдт протянул было руку, но промахнулся и неловко навалился на стену. Он сполз по ней и, задыхаясь, затих у ног Освальда. Лицо Вейдта стало пепельно-серым, изо рта потекла слюна, когда он забился в конвульсиях. Гном удерживал его.

— Он не может идти дальше, ваше высочество.

Освальд подобрал пистолет Вейдта. Это была отличная вещица, оружие, приводимое в действие взводом пружины, способное пробить шестидюймовым гвоздем дубовую дверь. Принц проверил, не попала ли в него грязь, и смахнул со ствола клочок паутины. Он вложил оружие в руку Вейдта и сжал ее. Охотник за наградами перестал биться в судорогах.