Тем временем кронпринц Освальд переоборудовал бальный зал в своем дворце под репетиционную. Его матушка обожала пышные приемы, но после ее смерти статус первой хозяйки Империи достался графине Эммануэль фон Либевиц из Нулна. Старый великий принц, сраженный болезнями и горем, возился с игрушечными солдатиками, вновь разыгрывая былые сражения в своих комнатах, а делами Кёнигсвальдов занимался теперь исключительно его сын. Люди Освальда были разосланы на розыски тех из оставшихся служащих Театра Кёнигсгартен, которые не сделались предателями. Немало актеров, рабочих сцены и творческих личностей, поклявшихся никогда больше не участвовать в постановках Детлефа Зирка, уговорили вернуться в «Чудо Кёнигсгартена» при помощи имени фон Кёнигсвальда и внезапно выплаченного просроченного жалованья, которое они давно уже списали на неизбежные издержки жизни на подмостках, известной своими трудностями.
Весть о возвращении Детлефа распространилась по Альтдорфу, о нем говорили даже в Нулне и Миденланде. Выборщик Миденхейма воспользовался внезапным интересом и опубликовал «Историю Зигмара» вместе с собственноручно сочиненными мемуарами, в которых обвинил драматурга в провале постановки, так и не увидевшей свет. Книга хорошо продавалась, и выборщик благодаря тому, что был собственником рукописи, имел право не платить Детлефу ни пенни. Некий автор баллад из компании Грюнлиба сочинил песенку о том, как глупо доверять очередное крупное театральное событие автору потерпевшего фиаско «Зигмара». Когда песенка дошла до ушей кронпринца Освальда, ее автор вдруг узнал, что его лицензия на юмористические выступления отозвана, его развеселое лицо больше не желают видеть даже в самых захудалых кабаках и что ему оплачен проезд с торговым караваном в Аравию и Южные Земли.
В конце концов, контракт был составлен, и Детлеф и кронпринц скрепили его своими печатями. Величайший драматург своего поколения прошествовал через открытые ворота долговой тюрьмы, вновь разодетый в яркий пышный наряд, его благодарные сотоварищи почтительно держались в двадцати шагах позади. Стоял первый погожий весенний день, и ручейки талой воды умыли улицы вокруг унылого здания тюрьмы. Детлеф оглянулся и увидел на одном из балкончиков кипящего от злости Ван Зандта. Двое «надежных» волокли по наружной лестнице башни покоробившуюся грязную картину. Ван Зандт потрясал кулаком в воздухе. Детлеф подмел землю украшенной длинными перьями шляпой и отвесил коменданту низкий поклон. Затем, распрямившись, он весело помахал всем несчастным душам, глазевшим сквозь решетки, и повернулся спиной к крепости Мундсен навсегда.
II
— Нет, — завопила Лилли Ниссен в своей гримерной в Премьер-Театре Мариенбурга, и четвертый из четырех бесценных хрустальных, отделанных драгоценными камнями кубков, подаренных ей великим князем Талабекланда, ударившись о стену, разлетелся на миллион осколков. — Нет, нет, нет, нет, нет!
Посланец из Альтдорфа трепетал, видя, как раскраснелись щеки прославленной красавицы, а ноздри ее гордого носика раздулись от неслыханной ярости. Ее большие темные глаза горели, как у кошки. Мелкие морщинки вокруг рта и глаз, совершенно незаметные, когда лицо ее сохраняло спокойствие, образовали глубокие, угрожающие трещины в тщательно наложенном гриме.
«Вполне возможно, — подумал посланец Освальда, — что все ее лицо полностью осыплется». Он не был уверен, хочет ли знать, что скрывается под этой наружностью, которой очаровывались скульпторы, живописцы, поэты, политики и — по слухам — шесть из четырнадцати выборщиков.
— Нет, нет, нет, нет, нет, нет!
Она вновь взглянула на скреплявшую письмо печать, трагическую и комическую маски, которые Детлеф Зирк выбрал своей эмблемой, и сорвала ее покрытыми лаком ноготками, похожими на когти птицы-падальщика. Она принялась рвать и метать, даже не взглянув на содержимое письма, просто от одного упоминания имени человека, отправившего его.
Трясущаяся костюмерша Лилли съежилась от страха в углу, синяки на ее лице красноречиво свидетельствовали о непримиримом характере великой красавицы. Костюмерша была криволица, и одна нога у нее была короче другой, из-за этого она хромала в башмаке с утолщенной подошвой. Если бы в этот момент ему предложили выбирать, посланец Освальда предпочел бы костюмершу, чтобы согреть его постель в отеле «Мариенбург», отказавшись от актрисы, способной по своему желанию внушать любовь миллионам.
— Нет, нет, нет, нет!
Вопли становились тише по мере того, как до Лилли доходила суть предложения Зирка. Посланец Освальда знал, что она не устоит. Одной главной ролью больше или меньше — это не имело для женщины никакого значения, но имя Освальда фон Кёнигсвальда должно выделяться на странице, словно начертанное огнем. Скоро он станет выборщиком Остланда, и Лилли сможет пополнить коллекцию.
— Нет, нет…
Актриса умолкла, перечитывая письмо Детлефа Зирка, шевеля кроваво-красными губами. Костюмерша вздохнула и выбралась из своего угла. Без слова жалобы она с трудом опустилась на колени и принялась собирать осколки кубков, отделяя никчемные куски хрусталя от драгоценных камней, которые можно было пустить в дело.
Лилли взглянула на посланца Освальда, и на лице ее вспыхнула улыбка, которую он будет вспоминать всякий раз при виде хорошенькой женщины для конца своих дней. Она прижала пальцы к вискам, трещинки на лице разгладились. И вновь она стала совершеннейшей, прекраснейшей женщиной из всех, когда-либо живших на земле. Язычок ее скользнул по острому глазному зубу, — драматург удачно пригласил ее на роль вампира, — рука поднялась к драгоценному ожерелью на шее. Пальцы ее поиграли с рубинами, потом спустились пониже, халат чуть распахнулся, обнажив кремовую гладь нетронутой гримом кожи.
— Да, — сказала она, и посланник Освальда застыл под ее взглядом. — Да.
Он позабыл про костюмершу.
III
— А рассказывал я тебе когда-нибудь о временах, когда мы с кронпринцем Освальдом победили Великого Чародея?! — прорычал толстый старик.
— Да, Руди, — без энтузиазма отозвался Бауман. — Но на этот раз тебе придется заплатить за джин монетой, а не все той же старой сказкой.
— Наверняка здесь кто-нибудь… — начал Руди Вегенер, обводя мясистой рукой вокруг.
Немногочисленные посетители таверны «Черная летучая мышь» не обратили на него внимания. Его подбородки задрожали под клокастой седой бородой, и он, пошатываясь, сполз с табуретки у стойки бара. Его огромное брюхо, казалось, двигалось независимо от остального тела. Бауман укрепил табурет металлическими скобами, но понимал, что однажды Руди все равно раздавит его в щепки.
— Это славная история, друзья. Полная геройских дел, красивых леди, великих опасностей, страшных ран, измен и обмана, потоков крови и озер яда, хорошие люди становились плохими, а плохие делались еще хуже. И кончается она превосходно, принц убивает чудовище, а спину ему защищает старый Руди.
Пьяницы уткнулись в свои пивные кружки. Вино здесь было кислое, как уксус, пиво разбавлено крысиной мочой; зато дешево. Для Руди, однако, недостаточно дешево. Что два пенса за пинту, что тысяча золотых крон, все равно, если у тебя нет двух пенсов.
— Ну же, друзья, кто еще не слышал историю старого доброго Руди? Про принца и Великого Чародея?
Бауман выплеснул из бутылки остатки в кружку и протянул ее старику через исцарапанную полированную стойку.
— Я угощаю, Руди…
Руди обернулся, по жирным складкам его щек потекли пьяные слезы, он сгреб кружку огромной лапой.
— …но только с условием, что ты не будешь рассказывать нам о своих великих приключениях в бытность королем разбойников.
Лицо старика вытянулось, и он тяжело плюхнулся на табурет. Руди застонал — Бауман знал, что когда-то давно он повредил спину, — и уставился в кружку. Он глядел на свое отражение в вине и пожимал плечами в ответ на невысказанные мысли. Пауза была долгой, неловкой, но она прошла. Он поднес кружку ко рту и осушил ее одним глотком. Джин потек у него по бороде и дальше, на рубаху, всю в пятнах и заплатах. Руди рассказывал свои сказки в «Черной летучей мыши» еще в ту пору, когда Бауман едва подрос, чтобы помогать отцу за стойкой. Мальчишкой он жадно глотал все, что бы ни плел толстый старый плут, и больше всего на свете любил слушать про принца Освальда, леди Женевьеву и ужасного Дракенфелса. Он верил каждому слову этих сказок.