Фон Карштайн нагнулся, обдав зловонным дыханием лицо всадника, и руки его сомкнулись на горле врага.

Скеллан стремительно перенес вес на отставленную назад ногу, завертелся, держа меч как можно ниже, подсек бойцу поджилки, кувыркнулся, уворачиваясь от несущегося на него молота, и вскочил на ноги. Один удар — и последний солдат, стоявший между ним, Фрицем и молодым Волком, повалился со вспоротым брюхом. Скеллан скользнул в грязь, ухитрившись в мгновение ока покрыть расстояние, отделяющее его от фон Карштайна, нет, не в мгновение ока, в одно биение сердца живого человека — а для юноши, придавленного павшей лошадью, этот один удар и составлял разницу между жизнью и смертью.

Сейчас.

Скеллан взвился за спиной злорадствующего Фрица, одним неуловимым движением выдернул стрелу из холки мертвого коня и вонзил серебряный наконечник в шею вампира. Незапятнанное острие вышло из глотки Фрица, и внезапно руки вампира, душащие молодого Волка, взлетели к горлу, цепляясь за серебряный шип, убивший его. Нежизнь покидала мертвое тело.

Во второй смерти Фрица не было никакого достоинства.

Скеллан наклонился и, не заботясь о том, что молодой Волк все слышит, прошептал в ухо фон Карштайна:

— Подарок от Маннфреда. Ничего личного, сам понимаешь, но у Влада может быть лишь один наследник. Продолжение твоего существования — раздражающий фактор. Все сложно, знаешь ли, так что, как видишь, мы не можем позволить тебе жить. Это, конечно, не важно, но ты мне нравился, Фриц. Из них всех ты, наверное, самый опасный, самый достойный. Но такова жизнь, друг мой. — Глаза Фрица начали стекленеть, противоестественные нити, связывающие его с землей живых, лопались одна за другой. — Скоро твои братья будут гнить в Нижнем мире рядом с тобой. Пусть эта последняя мысль успокоит тебя, ладно? Недолго тебе оставаться одному.

Фриц попытался заговорить, но рот его открывался и закрывался безмолвно. Он лишь душераздирающе булькнул — и рухнул мертвым на лошадь молодого Волка.

— Наш господин пал! — закричал Скеллан, вскинув над головой меч. — Отступаем! Труби отступление!

Известие о гибели фон Карштайна разлетелось по полю боя, как степной пожар. Вампиры, не стоявшие рядом с первым графом, не питали иллюзий насчет своего бессмертия — оно не было истинным бессмертием. Смерть вожака повергла выживших в шок, швырнула в объятия паники.

Сбылись все надежды Скеллана — даже более того.

Зомби Фей рухнули, где стояли, — ужас некроманта подорвал ее хватку. Она бежала, и вампиры покинули поле, так что Белым Волкам просто некого стало убивать.

Скеллан же задержался, наблюдая издалека, как освобожденный из-под конской туши молодой Волк готовится расчленить труп Фрица. Человек вырезал из груди Фрица фон Карштайна его мертвое сердце и бросил черный ком собакам.

Скеллан отвернулся, улыбаясь украдкой.

Глава 14

Слава побежденным

Нулн осажденный
Жгучее сердце лета, 2057

Человечность Йерека фон Карштайна отказывалась угасать.

Она преследовала его живым призраком в царстве мертвых. Какая отвратительная ирония!

Вместо того чтобы утопать в наслаждениях темного мира нежизни, Йерек цеплялся за обрывки воспоминаний прошлого, несущественные мелочи, не имевшие тогда значения, но становящиеся все важнее и важнее после его падения с миденхеймского шпиля. Он ловил себя на том, что вспоминает лица людей, которых едва знал. Они являлись ему внезапными вспышками, сопровождаемые намеками на то, что значили для него эти лица когда-то: запахами, звуками, краткими галлюцинациями, возвращающими его назад, к тому человеку, которым он перестал быть.

Хуже того — он радовался им. Он радовался боли, приходящей с воспоминаниями. Он радовался чувству вины, угрожающему поглотить его. Он радовался гневу, тлеющему под пеплом памяти. Он радовался им, потому что они говорили, что он, возможно, и стал чудовищем, но не утратил души. Какая-то крохотная искра еще мерцала в его сердце. Он не подчинился тьме и холоду. Он не находил счастья в чужой боли. Он не наслаждался страданиями.

Общение с мертвецами претило ему.

И он льнул к живым призракам, зная, что этим приближает безумие.

Йерек видел, как в Роте Мелингере расцветают все скверны мира. За несколько месяцев, прошедших после его обращения, Мелингер полностью отдался живущему внутри него зверю. Он наслаждался охотой и убийствами; будучи помощником Йерека, он был силен, сильнее, чем ему положено быть. Вампир выходил на прогулки днем, совершенно не боясь солнца. Он проникал в город, не обращая внимания на высокие стены и железные ворота, предназначенные для того, чтобы держать волков за порогом. Он летал, превращаясь в чернокрылую птицу вроде ворона, а какие стены остановят птицу? Мелингер приходил и уходил, когда ему угодно, кормясь молодыми и красивыми, — и недогадливые крестьяне ничего не подозревали, потому что Мелингер предпочитал статных юношей, не трогая хорошеньких дочерей пекарей или прозаичных трактирных служанок.

Он рыскал в трущобах, получая удовольствие от воплей унижаемых сильных мужчин, которых он, прежде чем насытиться, брал силой.

В смерти Мелингер стал всем, что ненавидел при жизни.

— Ты создал меня, отец, — ухмылялся он, замечая отвращение Йерека. — Никогда не забывай этого. Я бы с радостью напился до смерти, но ты решил поиграть в бога и сделал это со мной. Каждая капля крови — на твоих руках, как если бы ты убивал сам, только так я забавляюсь больше. На этот раз мне не придется полжизни провести в твоей тени. Я могу быть самим собой, и знаешь что? Мне нравится человек, которым я стал.

— Ты давно уже не человек, Рот. То, что ты теперь, — не человек.

— Я, черт возьми, тот, кем мне хочется быть, Волк. Мне больше не требуется твое разрешение. Ты дал его мне, когда отнял мою жизнь.

— Мне жаль, Рот, жаль больше, чем ты представляешь.

— Не жалей. Эта смерть — не такое уж плохое местожительство.

Мелингера тянуло к Питеру фон Карштайну. Они были похожи — безжалостные, грубые, смертельно опасные звери, не испытывающие ни малейших угрызений совести из-за убийств ради забавы и развлечения. Они вместе охотились по ночам; Мелингер ел, а Питер играл с едой. Фон Карштайн не разделял страсти Мелингера к мальчикам, но не упускал случая подвергнуть скот замысловатым пыткам, прежде чем предоставить сочную плоть оголодавшему Мелингеру. Их отношения были паразитическими. Они кормились пороками друг друга, обостряли их, толкали друг друга на все более и более грязные грехи.

Йерек отвернулся от своего отпрыска.

Мысль о том, чтобы уничтожить Мелингера, покончить с созданным им самим монстром, не раз приходила ему в голову, но это было нелегко. Их связывало не только «кровное» родство. Их связывало то, через что они прошли при жизни, Волк и его правая рука: общая история.

Невозможность отвернуться от этой истории служила еще одним признаком того, что Йерек фон Карштайн все еще — частично — Йерек Крюгер, Белый Волк. А потому Мелингер жил, с каждым днем зверея все больше и больше.

Мелингер и Питер очень обрадовались, когда одна из приближенных некромантов Конрада, Катя фон Зерт, коснулась ветров магии, и Шайша, шестого ветра, подняв десятки тысяч мертвецов — огромное войско, зараженное Хаосом. Рвущаяся вперед, к Нулну, орда вампиров и зомби обескровливала землю, оставляя за собой разруху и опустошение. Армия Питера ни в чем не уступала войскам его отца, Влада. Хворь и порча, давно терзавшие Сильванию, просочились в Империю. Даже зелень и золото лета поблекли и высохли, затоптанные шаркающими ногами зомби.

Йерек понимал, что армия эта подобна змее. Хитростью и коварством действует она против сильных врагов, ее гибкое тело способно выскользнуть из любых клыков, если они недостаточно крепко сжаты. Голова этой армии — Питер, а Катя фон Зерт и Волк Йерек — ее зубы. Фон Зерт — зуб определенно ядовитый, но укусы ее безрезультатны из-за неумелости фон Карштайна. Вампир не тактик. Он ничего не смыслит в искусстве войны. Он всего лишь бледная немочь, фальшивка, копирующая то, что ему довелось видеть прежде, но без жесткости, которая привела бы к успеху. Как все колеблющиеся, сомневающиеся во всем лидеры, он игнорировал отточенную в боях мудрость Йерека, предпочитая собственных ненадежных советчиков. Осада Нулна длилась уже четыре месяца, истощая их оружие и резервы. Горожане привыкли к мертвецам у своих ворот, привыкли к страху, который должна была внушать эта орда.