Подобные поступки Скеллан уважал.

Он неплохо узнал вампира за месяцы, проведенные вместе в путешествиях. Преображение Фрица, вышедшего из тени брата, оказалось поразительным. Он был всем, чем не был Конрад. Он был внятен, рассудителен и беспощаден — без грубой жестокости, присущей его породе. Крестьяне падали к его ногам, но если Конрад втаптывал поверженных в грязь и окунался в кровавое пиршество, Фриц использовал смерть, чтобы внушить страх. Он брал женщин, пускал им иногда кровь и странным образом гипнотизировал их, так что они добровольно потворствовали его прихотям и приходили к нему ночь за ночью, удовлетворяя его голод — во всем. Самых красивых он сохранял для себя, восстанавливая постепенно утраченный гарем. Мужчин он уничтожал, всех, кроме нескольких, подстрекая уцелевших бежать, спасая свои жизни, таким образом обеспечивая стремительное распространение слухов об ужасах, несомых ордой вампиров, — зловещая молва летела перед ним, как огонь по опаленной степи.

Мертвые наступают. Они не ведают жалости. Ничто не удержит их.

Задолго до их прибытия весть достигла Миденхейма, и город Белого Волка узнал страх. Самые мрачные картины, на которые только способно воображение, успели укорениться и пышно расцвести. Жители вспомнили прежние времена, когда мертвецы едва не стерли с лица земли город, вспомнили призраков, духов и прочие потусторонние ужасы, которые разгуливали когда-то по знакомым мощеным улицам.

В отличие от своего отца в смерти, Фрица не радовало разрушение. Оно служило просто средством достижения его конечной цели, то есть вознесения к власти.

Маннфреду следует опасаться Фрица.

Именно Фриц открыл Скеллану величайшую истину — не нужно бояться солнца. Сперва он не верил старшему вампиру, пока тот не подставил руки под прямые лучи и не принялся медленно поворачивать их, купая ладони и кисти в сиянии. Даже увидев представление собственными глазами, Скеллан не исключил возможности, что это какой-то трюк и что если он попытается повторить небрежный жест Фрица, то сгорит.

— Это все в сознании, — заверил его Фриц, шагнув на свет. — Лишь слабый нуждается в страхе солнца. Сильнейшие из нас способны гулять даже в ясный полдень.

— Но…

Фриц вскинул голову, наслаждаясь теплыми поцелуями светила.

— Ты боишься, Джон Скеллан?

— Ничуть, — ответил Скеллан и шагнул к фон Карштайну.

Сперва ощущения были странные, более яркие, чем даже при его жизни. Кожу покалывало, и казалось, что нечестивый огонь вот-вот охватит его.

— Сосредоточься. Бояться нечего. Сфокусируйся на ощущениях, расползающихся по твоей коже, и затуши их. Давай же.

Скеллан поднес руку к лицу. Кожа стала безобразно розовой.

— Что со мной происходит?

— Ты горишь изнутри, сконцентрируйся.

— Или?

Зловещая краснота разливалась по руке. Он чувствовал, как бунтует пожар в его теле.

— Или сгоришь.

Жестокая прозаичность ответа фон Карштайна — вот, оказывается, и все, что требовалось.

Скеллан сфокусировался на опаляющем жаре под кожей и приказал ему утихнуть.

На миг он испугался худшего, почувствовав внезапную вспышку в лимфатических железах под мышками и между ног. А потом все пропало. Ощущений не осталось вовсе. Огонь погас.

— Видишь? — спросил Фриц.

— Мы все это можем?

— Наше племя? Да, у нас у всех есть сила справиться с жаром. Но немногие решаются на это, предпочитая уют теней ночного мира.

— Мне жаль дураков.

— Не жалей. Жалость следует оставить в старой жизни, Скеллан. Наслаждайся триумфом и знай, что день не страшен. Пусть это знание освободит тебя.

Так и случилось.

А остальные, как и сказал Фриц, продолжали цепляться за тьму, хотя могли бы гордо разгуливать днем. Это вызывало у Скеллана отвращение.

Иммолай Фей уронила руки. Усталость взяла свое. Пятьсот трупов в различных стадиях разложения и разной степени целости столпились вокруг некроманта. Черви ползали по ошметкам гниющей плоти, мухи кружились над мертвецами, привлеченные могильным смрадом. Зомби шаркали и покачивались, исполняя для Фей жуткий танец.

Очень скоро народ Миденхейма узнает истинное значение слова «страх». Болезненный урок будет преподан людишкам самым жестоким образом. А потом, когда Белые Волки потерпят поражение, вампиры отдадутся кровавой ярости.

— Готов? — спросил Скеллан темнокожего мужчину, стоящего рядом.

— С самого рождения.

— Досадно только, что ты не был готов, умирая, — заметил Скеллан без всякой иронии. — Мы двинемся второй волной, следом за трупами. Поджигайте храмы и залы собраний, чтобы выкурить оттуда живых. Убивайте мужчин и детей, но женщин оставьте фон Карштайну.

— Как пожелаешь.

— Это не мое желание. Будь моя воля, я освободил бы зверя в себе и полностью отдался мщению. Я отпустил бы поводья, дал бы вампирам свободу действий. Пусть бы мир узнал, что бывает, когда кормится аристократия ночи.

Его смуглый компаньон холодно улыбнулся:

— Воистину, мы способны на лютые чудеса. Жаль только скот.

— Жаль? Нет, нет, нет, — повторил Скеллан наставление фон Карштайна. — Зачем тратить время на нечто столь… банальное? Жалость для жизни, оставшейся позади. Сосредоточься на себе, питайся радостью, которую несут их страдания.

Вплотную к опущенной решетке стояла бледная от страха женщина, прижимающая к груди ребенка. Издалека она жутко напоминала Лизбет, но сходство это не тронуло Скеллана. Когда придет время, она сгорит, как и его покойная жена. Для него это уже ничего не значило.

Битва была свирепой и кровавой.

Белые Волки выступили, копыта их коней высекали искры из мостовой, когда бойцы по двое-трое проходили под массивной аркой городских ворот. Боевые рога трубили атаку. Отряд под воинственные кличи выкатился на равнину валом смерти. Флаги хлопали на ветру. Лошади, чуя в воздухе запах крови, нетерпеливо ржали.

Горн снова пропел одинокий короткий и яростный сигнал, и Волки ринулись в бой.

Молодой Волк с огненно-рыжими растрепанными волосами, скачущий во главе всадников, закинул голову и взвыл, яростно раскручивая боевой молот.

Они врезались в шеренги мертвецов на полном скаку, сминая ряды противника, расплющивая тяжелыми железными молотами хрупкие кости скелетов.

Иммолай Фей умело управляла зомби, бросая их под копыта коней Волков, вынуждая животных пугаться и падать. Полилась кровь — это вампиры освободили зверей в себе и подключились к сражению.

За кавалерией шагали пехотинцы, ведущие рвущихся с поводков псов.

Стрелы дождем сыпались со стен города, поражая и врагов, и друзей. Лучники не отличались особым мастерством, но к чему мастерство, если нужно наполнить небо ливнем погибели? Важно лишь, чтобы смертоносный дождь не прекращался.

Фортуна отвернулась от мертвецов, хотя их силы опирались на зомби, управляемых Фей. Белые Волки дрались с отчаянием обреченных. Они знали, что если проиграют, то потеряют больше, чем свои жизни. Они сражались за жизни — и смерти — каждого укрывшегося за крепостными стенами города Белого Волка, и это понимание добавляло целеустремленности их ужасающей боевой ярости. Это была их битва, их дом, и на этот раз они выстоят. Это их долг перед павшими.

Скеллан дрался, как демон. Его меч бил, колол, рубил, вспарывая животы и перерезая глотки всем без разбора, и в то же время вампир не выпускал из виду Фрица фон Карштайна, ведущего свою войну против живых Миденхейма. Узнав предводителя Волков или просто чувствуя, что этот человек сменил Йерека и таким образом занял центральную позицию в рядах врагов, Фриц безжалостно прорывался к преемнику гамайя. Сталь глухо звенела о кость. Кричали люди. Это была бойня.

А потом эти двое встретились, молодой Волк и бессмертный зверь, и все закончилось, не успев стать битвой: стрела, попавшая в лошадь, свалила животное, оно рухнуло, раздавив ногу своему всаднику, пригвоздив беспомощного юного Волка к вязкой земле посреди поля боя.