— Ты не… — Человек выглянул и уставился на дварфа и широкоплечего пограничника. — Нет, точно нет. Входите, живее. — Трактирщик распахнул створку и впустил пару внутрь, а как только они переступили порог, хозяин поспешно захлопнул и запер дверь.
Пивная была пуста. В очаге чуть теплился маленький огонек. Других посетителей не наблюдалось.
— Дело процветает, а? Неудивительно, если ты гонишь прочь всех клиентов.
— Люди не хотят выходить на улицу после заката, — ответил трактирщик, задвигая последнюю щеколду. — С едой у нас негусто, но есть немного бульона, чуток вчерашнего хлеба и эля столько, чтобы надраться до чертиков, если вы жаждете именно этого.
— Настоящее пиршество по сравнению с тем, чем мы питались последние пару недель.
— Тогда — добро пожаловать. Сейчас принесу выпивку. Присаживайтесь к огню.
— Спасибо. — Каллад стянул перчатку и протянул трактирщику правую руку. — Я Каллад Страж Бури, а этот долговязый парень — Лотар.
Хозяин потряс руку дварфа.
— Матиас Геснер. Чувствуй себя как дома, Каллад Страж Бури.
— Ты здесь один, Матиас? — спросил Лотар, расстегнув дорожный плащ и накинув его на спинку потертого кресла возле камина. Затем он сел и положил ноги на специальную скамеечку.
— Да.
На невзрачном лице Матиаса Геснера ясно читалась боль потери. Он был простым человеком, не привыкшим к вранью. Горе свое, как говорится в старой пословице, он носил в рукаве. Не требовалось большой проницательности, чтобы догадаться, что не всегда хозяин трактира был таким. Не так давно его заведение, без сомнения, являлось центром преуспевающей деревни. Но в этой забытой богами стране все меняется очень быстро. Взять, к примеру, те же засовы и ставни на окнах. Каллад вспомнил каменные курганы у дороги. Он не ошибся, подумав, что они попали в деревню проклятых. Эти люди живут во тьме из-за страха, что свет привлечет к ним внимание, а значит, и смерть. Они уже не верили в то, что свет удержит чудовищ на расстоянии, — вот в какие глубины отчаяния погрузились местные жители.
Принесенная хозяином еда была далеко не изысканной, но заморить червячка годилась. Матиас тоже подсел к огню. Трое мужчин ужинали в молчании, погруженные в собственные мысли. Хлеб был черствым, похлебка жидкой, но после дорожной провизии и эта скудная снедь казалась почти божественной. Эль оказался отличным — гораздо лучше, чем ему полагалось бы быть в такой глухомани.
Лотар со стуком опустил кружку на стол и довольный, облизнулся.
— Совсем неплохо.
— Вкус отменный, — согласился дварф. В бороде его запутались хлопья пены. Каллад утер рот и причмокнул.
— Мы варим его здесь, я и… — Трактирщик оборвал фразу.
Каллад не настаивал на продолжении. Он понимал, где находится: на территории мертвых.
Снаружи завыл волк, приветствуя серебряный серп луны тоскливой погребальной песней.
Где-то вдалеке его собрат подхватил скорбный протяжный зов.
От сознания того, что звери рыщут по округе, кровь Каллада холодела в жилах.
Матиас разом побледнел. Руки его дрожали.
— Скоро, — выдохнул он, прикрыв глаза.
Словно в ответ на предсказание трактирщика, затрещала дверь, и тот, кто колотил в нее, взмолился жалобным голосом:
— Открой, добрый человек, ради богов! Пожалуйста.
Лотар начал было вставать, но Геснер остановил пограничника твердой рукой и покачиванием головы.
— Пожалуйста! Пожалей меня, прошу. Умоляю, добрый человек. Пожалуйста.
— Сиди, — ровно проговорил Геснер. — Это не то, что ты думаешь.
— Но…
— Я сказал — сиди. — Голос Геснера стал на удивление твердым.
— О милостивый Морр, они идут! Я их вижу! Открой дверь! Пожалуйста, умоляю! Открой дверь!
И вдруг просьбы прекратились, сменившись кудахчущим смехом.
— В следующий раз, отец! В следующий раз!
На несколько минут в комнате повисла тишина, лишь щелкал и потрескивал огонь в очаге.
— Мой сын, — произнес, наконец, Матиас Геснер. Глаза его покраснели от непролитых слез. — Они забрали его два месяца назад. Я похоронил его собственными руками рядом с его матерью Рахиль, и нашей маленькой дочуркой Эльзой. Он возвращается каждую ночь, стучит в эту проклятую дверь, просит, чтобы его впустили, словно думает, что на этот раз я отопру и он спасется.
— Мне очень жаль, — сказал Каллад.
— Все это вздор, — продолжил Геснер. — Он теперь один из них. Он с удовольствием присосался бы ко мне, как какая-нибудь шлюха. И он прав, однажды я буду слишком уставшим, чтобы держать его по ту сторону, и мы покончим с этой бессмысленной суетой раз и навсегда.
— Да, умереть довольно легко, если ты к этому стремишься, — отозвался дварф.
— А что же мне еще делать?
— Жить. Жизнь всегда при тебе.
— Иногда этого недостаточно.
— Я не стану спорить с тобой, Матиас, но когда доходит до того, что твари натравливают сыновей на отцов, должен найтись добрый человек, который подведет черту.
— Что ты имеешь в виду? — Трактирщик шмыгнул носом, по щеке его покатились первые соленые слезы.
— Я имею в виду, что все закончится сегодня, здесь и сейчас, — пообещал Каллад.
Он встал, вскинул на плечо Разящий Шип, подошел к двери, по очереди отодвинул щеколды и поднял засов.
Дверь распахнулась прежде, чем он успел отступить. Створка ударила дварфа и отшвырнула к дю Беку. Когда Каллад повернулся, на пороге уже стоял сын Геснера.
— Привет, отец, я дома! — Тварь усмехнулась и шагнула к дварфу. — Ты скучал по мне?
Каллад увидел, как в безжизненных глазах существа отразилась его собственная слабость: неудавшаяся попытка защитить своих спутников от вампира, которого они преследовали, неспособность спасти Сэмми Крауза, невозможность оградить от погибели свой народ, вина за смерть отца на стене. В этот миг Каллад Страж Бури познал ненависть.
Он врезал комелем Разящего Шипа в живот чудовища и потом перехватил топорище, так что острие секиры бабочкой взмыло по дуге и просвистело в волоске от шеи твари, чуть-чуть не обезглавив ее. Сын Геснера, двигаясь с волчьей грацией, уклонился от удара, выгнув спину назад так, что странно было, как это она не переломилась, ладони его коснулись пола — и существо, проворно оттолкнувшись, тут же выпрямилось, обрадовавшись собственному удавшемуся маневру.
Каллад бросился вперед с упрямой решимостью, не уступающей изяществу монстра. Разящий Шип танцевал в его руках. Обоюдоострое лезвие полосовало воздух — раз, два, три, четыре, размывшись в бесплотный круг. Тварь, точно издеваясь, с легкостью уворачивалась от грозного топора. Дважды острие едва не касалось кожи вампира, оставляя на грубой ткани рубахи тончайшие порезы. Существо вскинуло взгляд, но дварф заставил противника потупиться, ударив вампира в лицо рукоятью Разящего Шипа.
Серебряный крюк, ввинченный в нее, впился в глаз монстра и разорвал ему щеку.
Сын Геснера взвыл, но старый трактирщик не пошевелился.
Каллад нанес второй и третий удары, повергнув чудовище на колени. Затем одним мощным взмахом он отделил голову вампира от туловища и застыл над подергивающимся трупом, обретшим истинную смерть.
— Отвернись, — велел он Геснеру, подождал, пока трактирщик подчинится, и лишь тогда развалил топором грудную клетку твари и вырвал гниющее сердце вампира.
Черный комок Каллад швырнул в камин и долго смотрел, как сморщивается, шипит и плюется гноем горящее сердце монстра.
— На заре похорони своего сына, Матиас. Он уже не поднимется. Даю тебе слово.
Трактирщик не сказал ни слова. Волоча ноги, он шагнул вперед, рухнул на колени и принялся укачивать тело мертвого мальчика.
Каллад не стал мешать ему горевать в одиночестве.
Они с дю Беком поднялись по лестнице и затворили дверь маленькой спальни, отсекая приглушенные всхлипы Геснера.
— Почему ты это сделал? — спросил Лотар, стоя у двери. Каллад даже не знал, как ответить стражу границы. — Мы могли бы переночевать тут, в безопасности, и двинуться в путь поутру. Не было необходимости затевать этот бой, Каллад. Почему же? Зачем рисковать всем ради старика и проклятой деревни?