— Я не просил лошадей, сэр, — буркнул в ответ Шлагенер.
Притворно вздохнув, Ягер поднял глаза к небу, словно умоляя Зигмара вмешаться в их спор:
— Знаешь что? Ты самый дерзкий сукин сын, которого я когда-либо видел! Позволь тебе напомнить, что ты младший офицер! Мой младший офицер! А теперь, я хотел бы знать, где граф Игнатиц?
Продолжая потягивать вино из бокала, Ягер бросил взгляд на своего денщика:
— Черт, оно, действительно, чудесно, Фридрих! Откуда мы берем его?
— Сэр, позвольте заметить…, - снова вклинился в разговор Шлагенер.
Ягер, расплескав вино, в раздражении поставил свой кубок на стол: ярко-красные капли брызнули на карту, по удивительному совпадению отметив ту самую долину, которой вскоре предстояло стать местом кровавой бойни, если идиотам, по какому-то нелепому недосмотру сбежавшим из психушки, все-таки удастся довести свой замысел до конца.
— Боже мой, Форстер! Когда же это, наконец, кончится?!
— Командир, как Вы знаете, кавалерийские лошади — это, в основном, либо мерины, либо кобылы, — Шлагенер старался говорить медленно и осторожно, тщательно подчеркивая каждое сказанное слово, как будто, он разговаривал с младенцем. — Наши лошади — это кобылы и, у наших кобыл — течка.
Ягер, расхохотавшись, хлопнул ладонью по лицу: — Прекрасно Форстер! Таким образом, мы сможем обеспечить себе еще один эскадрон!
Говорить серьезно с этим глупцом было абсолютно бессмысленно!
— Сила нашего плана в быстроте и неожиданности, — мелодраматически заявил вошедший в палатку Дитриха Ягера граф Игнатиц. — Запомните мои слова, ребята, мы оседлаем их прежде, чем они успеют сделать хоть один выстрел! Какой, спрашивается, в этом случае, толк от их пушек, а?!
— Разве разведчики уже вернулись? Я что-то их не видел, — ухватился Форстер за неожиданно мелькнувший призрачный проблеск надежды.
— С места, где разбита моя палатка, я могу рассмотреть все до мельчайших деталей, — вельможа, казалось, был ошеломлен вопросом Шлагенера. — Если нам удастся пересечь долину здесь, у утеса Рамиуса, — Игнатиц с холодной надменностью ткнул острием своего кинжала в разложенную на столе карту, — мы будем скрыты грядой холмов и, противник, не сможет обнаружить наше приближение.
Лезвие ножа зловеще замерло в самом центре высохших винных пятен.
— Здесь! — возбужденно вскрикнул Ягер, склонившись над картой. — Вот человек, который разбирается в стратегии! — с торжеством добавил он, обернувшись к Шлагенеру.
Форстер почувствовал, как кровь отхлынула от его лица. С начала боевых действий у Ферликских Холмов Дитрих Ягер не предпринял ничего, чтобы выяснить, что происходит там — в этом запутанном переплетении холмов, оврагов и балок, скрывавшем позиции, занятые неприятелем.
Еще одной фатальной ошибкой этого напыщенного хлыща была его уверенность, что дислокация частей противника остается неизменной и, они находятся там же, где и располагались во время последнего столкновения.
Форстер бросил полный отчаяния взгляд на карту с планом предстоящего сражения. Не было никаких оснований полагать, что талабекландцы оставались на своих старых позициях. Любой идиот, обладавший элементарным чувством самосохранения, предпочел бы дождаться последних сообщений лазутчиков — но, только не этот идиот.
Дитрих Ягер питал непоколебимую уверенность, что они должны броситься вслепую на вражеские позиции. Никакие аргументы Шлагенера не имели значения — Форстер был не в состоянии убедить командира в самоубийственности принятого плана. Да, и никто не смог бы — глупец был ослеплен обещаниями скорой и неизбежной победы и, сопутствующей ей, славе и почестям. Несомненно, Ягер уже набросал что-то вроде ответной речи, ожидая, что сам граф-выборщик Стирланда, собственной персоной, отметит его непревзойденный героизм — высокомерный, невежественный идиот!
Форстер медленно направился к выходу:
— Я предупрежу людей, чтобы они постарались хорошенько отдохнуть этой ночью. Насколько понимаю, мы выступаем с рассветом?
Ягер отрицательно покачал головой:
— Ты ошибаешься, мой юный друг. Скажи, чтобы седлали лошадей — мы выступаем через час.
Через час три с половиной сотни всадников, поблескивая предательски сверкающим
в лучах тусклого осеннего солнца оружием, уже пересекали унылую Хардаминскую пустошь.
Ветер, поднявшийся после полудня, легко разогнал низкие облака — день выдался ясным и, удивительно теплым для этого времени года. Славный денек — так, кажется, сказал Ягер, выйдя из палатки командующего, где он получал заключительные распоряжения. Хотя, было уже далеко за полдень, солнце все еще оставалось достаточно высоко, продолжая согревать равнину и рассыпавшихся по ней всадников своим теплом.
Шлагенер с тревогой всматривался в окружающие холмы, тщетно надеясь, что в их командире проснется, наконец, здравый смысл — к тому времени, когда их отряд достигнет подножия гряды, солнце будет бить им прямо в глаза.
Конечно, Дитрих Ягер был больше озабочен тем, чтобы, вскарабкавшись на деревянные ящики, произнести короткую, но пламенную речь, призывая солдат проявить мужество и доблесть во имя свободы и Мартина. Ему и в голову не приходило, насколько он был смешон — напоминая раздувающего резонаторы самца лягушки в брачный период. Ягеру и в голову не приходило, что грядущий штурм станет одним из самых больших безумий, совершенных на полях сражений во время текущей войны.
Пропуская высокопарные заявления своего командира мимо ушей, Форстер сосредоточил внимание на окружающих мелочах: запахах человеческих тел и промасленной кожи, звоне конской упряжи и отточенной оружейной стали, беспокойно переступающими под своими седоками лошадях. Затем, попытался сконцентрироваться на своих ощущениях, заглянуть в себя, в свой внутренний мир. Он давно перестал верить в каких-либо богов — вряд ли кто-то из них был способен предотвратить грядущую катастрофу — поэтому Форстеру не осталось ничего, кроме как отдаться на волю судьбы.
Шлагенер не испытывал страха смерти — он давно уже примирился с тем, что ему суждено упокоиться на чужбине, найдя свой конец на каком-нибудь безвестном поле в одном из многочисленных сражений этой бесконечной войны. Эта мысль уже не тревожила молодого человека. Не жалел Форстер и о том, что многие радости жизни пройдут мимо него и, что множество женщин, красивых и не очень, так и не познают его ласки. Все это уже не имело значения. Он готов умереть за свободу! Шлагенер верил, что Мартин, граф Стирландский, действительно просил своих людей сражаться и умереть за свободу своей Родины. Он восхищался графом, которой не прятался за спинами своих солдат, а всегда стремился быть в самом центре сражения. Этот человек — настоящий воин. К несчастью, графа Мартина окружали напыщенные глупцы, а Форстер — терпеть не мог дураков.
Размышления молодого человека прервал восторженный рев, раздавшийся из сотен глоток: воодушевленные солдаты пылко восхваляли своих командиров. Игнатиц и Ягер просто расцвели от удовольствия — такой восторг льстил их не в меру раздутому самомнению.
Постепенно, восторги, наконец, улеглись, прозвучала команда построиться. Граф взмахнул вытащенным из ножен мечом, и отряд выступил на позицию.
Земля дрожала под копытами сотен всадников, пересекающих равнину, лошади шли широким галопом, распугивая притаившуюся в кустах живность — жажда крови витала в воздухе, желание выгнать трусливых талабекланских собак из их теплых уютных нор.
Когда отряд, под гордо реющими на ветру знаменами Стирланда, достиг входа в узкую лощину, Шлагенер с возрастающей тревогой начал всматриваться в местность, которую им предстояло пересечь. Первые три четверти мили занимал пологий спуск, ведущий в узкий проход между двумя скалами, напоминавшими зубы сказочного великана — готовыми сомкнуться в любой момент, заключив стирландцев в смертельную западню. Именно при прохождении этого прохода и замаячил первый призрак, приближающейся катастрофы: из-за сужающегося пространства всадники были вынуждены нарушить строй, лошади сгрудились, жеребцы и кобылы перемешались в возникшей суматохе. Один из могучих жеребцов, возбужденный запахом находящихся в охоте кобыл, поднялся на дыбы в попытке покрыть находящуюся перед ним лошадь. Конь сбросил своего седока и раздробил копытами спину впереди идущего всадника.