— Но… — фон Кессель почувствовал, как его желудок скрутил болезненный спазм от осознания содеянного. Он заставил себя сосредоточиться, заставить поверить себя в то, что всё это было лишь галлюцинацией, порождённой предсмертной лихорадкой. Его тело было вполне реальным, но он стоял. Где-то, сказал он себе, где-то далеко он лежал на земле. Он лежал там, без сил шевельнуть конечностями, а его нога была потеряна навсегда…

Он нашёл в себе каплю мужества, чтобы заговорить с демоном.

— Ты исказила это. Ты хочешь заставить меня поверить, что я…

— Ты убил его, — Валькия отпустила руку мёртвого солдата и толчком перевернула на спину другого. Слепые глаза его сержанта уставились на него снизу вверх. — Ты убил его. И ты искупался в мгновении его смерти. Ты вдохнул его, как сладкий летний бриз.

Фон Кессель открыл было рот, что отвергнуть это обвинение, но не произнёс ни звука. Неумолимая в своём нападении, Валькия промолчала и продолжила вырывать картины из его памяти.

Что вы наделали, капитан?

Ты что, устраиваешь мне допрос? Прочь с дороги!

Сэр, вы недостойны командовать. Сдайте оружие, капитан фон Кессель, прежде чем я буду вынужден заставить вас сделать это.

Ты? Заставить меня?

— Хватит, — фон Кессель отбросил призрачный клинок, которым орудовал в своих воспоминаниях и закрыл лицо руками. Он опустился до борьбы со своими людьми, не в силах сдержать ярость и кровожадность, что захлестнули его. Он убивал, и убивал, и убивал, пока не достиг точки, когда более не имело значения, кто вкусил лезвие его меча. Он просто хотел насладиться тем моментом, моментом, когда на его руки плеснула их тёплая кровь, посмаковать мгновение, когда свет жизни угасает в их глазах…было такое великолепие в высвобождении чужой жизненной энергии.

— Ты получаешь наслаждение от убийства ради убийства, Кале фон Кессель, — промурлыкала Валькия ему в ухо. — Это не так уж и плохо. Любой человек может владеть мечом. Любой человек может взяться за оружие, но только истинный воин может забирать жизнь и не чувствовать при этом ни капли сожаления. Только тот, в ком течёт кровь победителя, может срубить всех и каждого на своём пути ради собственного удовольствия.

Её голос гипнотизировал, и он продолжал прятать лицо за руками, отказываясь смотреть на грязную истину о том, кем он был и кем стал. Животное. Зверь не лучше или достойней варваров, сражаться с которыми давал клятву. Горячие слёзы навернулись на глаза и потекли по щекам, когда он был вынужден столкнуться с обнажённой горькой правдой. Ужаснувшись от того, чем он был.

— Мальчик, — сказала Валькия всё тем же, слегка отстранённым тоном. — Дитя севера. Он считал себя достойным чемпионом моего господина, поэтому он решил вырезать остальных, с каждым из которых намеревался лить кровь. Ты же… как только ты сделал первый шаг… как только ты ощутил то острое чувство, когда твой клинок проникает сквозь рёбра, пронзает внутренности…

Она была так близко к нему, что он мог почувствовать дыхание её слов на своей шее, и невольно вздрогнул от её близости. Она была порченым существом Пустошей, и каждый инстинкт его умирающего тела вопил, что он должен закончить её бытие.

— Ты наслаждался убийством, не так ли, мой сладкий?

Рыдание вырвалось из его глотки, и он наклонился, чтобы поднять меч и нанести удар, но она небрежным движением опустила копыто и выбила клинок, а затем покачала головой. Протянув руку, она схватила его за подбородок и подняла, заставляя его смотреть на неё снизу вверх. Лицо его было бледным и заплаканным, слёзы, следы его мучений, промыли дорожки на его грязном лице. Она повернула его подбородок, чтобы оглядеть капитана со всех сторон.

— Ты не исключителен, — сказала она. — Ты, конечно, не первый из своего рода, кто предался подлинному преклонению моему господину, даже не подозревая об этом, и, я обещаю тебе, ты не станешь последним.

— Я не поклоняюсь Тёмным Богам, — прошептал Кале фон Кессель, но даже произнеся эти слова, он задавался вопросом, кого хотел в этом убедить. — Я — слуга Империи, и я умру, прежде чем…

Валькия усмехнулась.

— Оставь свои напыщенные слова. Они пусты и бессмысленны, — её глаза сузились. — Даже если ты действительно имеешь их в виду. Ты всё равно мёртв, — она отпустила его подбородок, но прежде сокрушительно врезала ему по лицу. — Так к чему попытка столь пафосного отказа? Ты можешь освободиться от связи с этой жизнью — такой ненадёжной, дрожащей связи — и ты мог бы быть возрождён. Ты бы стал одним из чад моего господина под моей командой, — она резко, словно вздрогнув, качнула головой, и её волосы упали на лицо. А затем лик её исказился в усмешке.

Очень медленно её крылья начали раскрываться.

— Но всё-таки, это убеждённый отказ. Я явно была не права. Ты не достоин подобного благословения. Мой господин и учитель ищет тех, кто будет вечность сражаться во имя Его, — полностью развёрнутые, её крылья оказались удивительно красивы, их перепонки казались его помрачённому взору сродни крылам бабочки, а не тем кожистым уродством, что впервые предстало его глазам. Несмотря на всю мрачность ситуации, он вновь ощутил это странное притяжение и отталкивание, исходившие от неё. Крылья лениво колыхнулись, радужного цвета в лучах восходящего солнца, и она сделала шаг назад, собираясь уйти. Где-то далеко отсюда, где-то в мире смертных, что был на одной стороне пропасти, на краю которой он балансировал, капитан ощутил, как её изучающий палец покинул его голову.

Он понял, что она подняла его на ноги, потому что почувствовал, как нога подогнулась под ним, и он упал, земля врезалась ему в живот.

— Подожди.

Медленно, мучительно медленно, фон Кессель протянул к ней руку. Кровь и грязь покрывали её столь плотно, что кожи не было видно. Он потянулся к ней, желая вновь ощутить её прикосновение. — Подожди. Пожалуйста.

Валькия повернула голову, чтобы вновь посмотреть сверху вниз на умирающего капитана. Загадочная улыбка коснулась её губ. Ни одно слово не покинуло её рта, но она лукаво наклонила голову, словно бы негласно приглашая его продолжить.

Кале фон Кессель мог ощутить слабеющее биение сердца, что, словно мотылёк, попавший в ловушку, трепыхалось в груди. Это было чувство, словно его жизнь измеряется секундами. Каждый стук его слабого пульса был ещё одним моментом, ещё одной возможностью сказать то, что он должен был сказать. Силуэт демоницы стал расплываться, когда слёзы разочарования, боли и некоторых других, неведомых ему прежде эмоций хлынули из глаз. Но где-то, в самой глубине кишечника, он нашёл последние остатки своей силы.

— Я всегда думал, что мы все проходим этот путь в войне, — сказал он голосом, который был не более чем шёпот. — Я никогда не думал иначе, когда я действовал. Но…ты права. Я пересёк эту линию первый раз тогда, десять лет назад, и никогда по-настоящему не искал обратной дороги, — фон Кессель замолчал и слабо откашлялся, кровь показалась в уголках его губ. Он глубоко вздохнул после болезненного кашля, почти задохнувшись от такого количества воздуха в лёгких. Он уже давно отбросил возможность искупления. Но только теперь он принял это.

Валькия лениво сложила свои крылья и шагнула обратно. Присев, она наклонилась к нему, чтобы расслышать окончательное признание несчастного человека. Он смотрел на неё снизу вверх и задавался вопросом, как он мог когда-либо находить отталкивающим это создание. Она была прекрасна. Красный ангел, посланный, чтобы пожать его измученную душу и даровать ему окончательное освобождение и награду, кою он так жаждал.

— Я хочу…

Избитые и изломанные образы крутились в его голове. Лицо жены, чья красота давно увяла, сменившись измученной усталостью от ноющего одиночества, коего было столь много в жизни жены солдата. Товарищи, которых он убил в ярости берсерка. И сквозь них все проглядывал её лик. Лик супруги тёмного бога, существование которого он всегда отрицал.

Но теперь он знал, и теперь отрицать это было уже невозможно.