Тулларис пригнулся, уходя от неуклюжего взмаха, и ударил в ответ, но существо увернулось, двигаясь быстрее, чем палач ожидал бы от такого громилы.

— Впечатляюще для дикого зверя, — прошептал Тулларис, ударив бронированным локтём и сломав трахею порченной Хаосом твари. Существо выронило топор, вцепившись в изувеченную шею. Палач медленно обернулся, вонзив клинок драйха в покрасневшую от крови землю, и достал из сумки на поясе кинжал. Тулларис высек руну Кхаина на груди кашляющего и задыхающегося зверя медленными и выверенными ударами. Тварь смотрела на него, а он гадал, как же могут такие едва разумные порождения Хаоса быть угрозой в землях людей. Воистину слабость низших рас не знает границ.

— Ты гадаешь, почему я делаю это, зверь, — говорил Тулларис. Он знал, что тварь не поймёт, но порядок есть порядок. — Если бы ты был эльфом, то я бы воспользовался Первым Драйхом. Но ты недостоин этого клинка, благословенного самим Кхаином, основавшим мой орден.

Сделав последний удар, палач смотрел, как кровь зверолюда течёт по очертаниям священного знака. Он вытер кинжал о грязный мех твари, убрал его обратно и склонился к задыхающейся жертве.

— Да, мразь, ты недостойна этого, но мне приятно лишить твоих тёмных владык твоей души, если её можно назвать так. Этот символ указывает, что ты принадлежишь Кхаину, и после смерти достанешься ему, а не иной гонящей тебя силе. Осознай, какая тебе дарована честь, и как мало ты её заслуживаешь.

Зверолюд отчаянно хватался когтями за нагрудник Туллариса. Пускай. Тварь ничего не могла ему сделать. Наконец, свет в глазах дикаря погас.

— Владыка Кхаина, — прошептал палач, — я посылаю тебе это скромное подношение, первое из многих, в твою ночь, в Ночь Смерти. Пусть оно скрепит договор между нами. Даруй мне силы. Позволь мне совершить убийства в эту ночь во имя твое и во славу твою.

Конечно же, Тулларис в гуще битвы. Я бы гордилась им, если бы такая чувственная привязанность не была слабостью. Я ближе к нему, чем к любому другому живому существу, но не чувствую к нему ничего. Он полезен, он оружие, вот и всё. Однако… в такие времена, когда я уязвимее всего, могу признаться себе, что нуждаюсь в нём. Он — единственный из всех друкайи, которому я доверяю достаточно, чтобы позволить защищать меня. Я знаю, что он верен Кхаину. Он слышит голос нашего господина и исполняет его волю — хотела бы я сказать то же самое о себе. Я сражаюсь ради себя. Мои деяния прославляют Кроваворукого, поскольку убийства священны для него, но я делаю это потому, что наслаждаюсь ими. Рассекать плоть, слышать страдание в голосе, видеть, как жизнь покидает смертную оболочку — вот что даёт мне радость. Смерть — моя жизнь, как и у Туллариса.

Палач встал, вырвал из земли драйх и огляделся, ища новую жертву. Вокруг него на улицах бесчинствовали дикари и зверолюди, с которыми в свете пожаров сражалась горстка друкайи.

Начавшаяся полномасштабная битва быстро распалась на бесчисленные схватки с бандами мародёров и недолюдей, таившихся среди горящих домов. В последовавшие недели ведьмы из культа Кхаина проявляли себя вновь и вновь, в небольших боях самодостаточность и неистовая кровожадность этих дев-воительниц была идеальным подспорьем. И хотя палачи самого Туллариса были столь же сведущими в искусстве убийств, им было гораздо сложнее сражаться подобными методами. Если кому из друкайи и было спокойно с другими эльфами за спиной, то палачам. За годы, века и тысячелетия Тулларис сделал из них настоящую боевую единицу, обучив биться в сомкнутых рядах и полагаться на смертоносное мастерство не только себя, но и своих товарищей. Им не сразу удалось привыкнуть, перейти к требовавшейся в нынешнем положении партизанской войне.

Впрочем, сам Герольд был исключением. Он всегда был один и никогда не собирался никому доверять — этого не позволяло его возвышенное положение в культе. Он даже никогда по-настоящему не доверял ей. Хеллеброн. Тулларис служил ей всю жизнь, сколько себя помнил, с самой первой Ночи Смерти, когда с ним заговорил Кхаин и когда он совершил первое убийство. Хеллеброн была его жизнью, его госпожой, его любовницей, его королевой. Палача злило, что теперь, когда она была нужнее всего, когда их город горел и был осаждён врагами, Хеллеброн не была на улицах и не проливала кровь во имя Кхаина. Он посмотрел на вершину башни — высочайшего здания в городе, видного всем и отовсюду знака, что каждый эльф в Хар Ганефе был у неё на виду и в её руках. Тулларис гадал, наблюдала ли Хеллеброн за ним, наслаждалась ли славой, которую он приносил культу и их богу.

Мой чемпион вечно молод и силён. Одно это говорит о его связи с нашим владыкой, как будто кому-то нужны доказательства. Мощь Кхаина струится в его венах. Я знаю. Я вкусила её. Когда я окунаюсь в котёл крови и наполняюсь силой, то мы становимся грозной парой. Ничто не может устоять перед нами. Я наслаждаюсь резнёй, которую мы вершим. Но когда я становлюсь такой, как сейчас, то вижу в его глазах что-то, чего не понимаю. После долгих раздумий мне кажется, что это жалость. Для меня это чужая эмоция, но я знаю, что он испытывает её. Это слабость, ведь я могла бы использовать его жалость, если бы захотела. Поэтому я отказываюсь чувствовать к нему хоть что-то.

Тулларис гордо вышел из-за угла на широкую и заваленную обломками улицу. Тихие наставления Кхаина привели его сюда мимо высоких домов с выбитыми дверями, где валялись изувеченные трупы павших в битве за свой город эльфов. Тулларис не чувствовал к ним жалости. Пусть слабаки умрут. Без них Хар Ганеф станет сильнее.

На улице перед ним были свалены в груду и подожжены тела. Мерцающий свет погребальных огней освещал людей в тяжёлых доспехах, окруживших воителя, который был выше их на целую голову и плечи. Его багряно-золотистая броня сияла, а в руке воин держал череполикий шлем, украшенный гребнем, похожим на угловатую руну их бога. Его лицо, свирепое и разбитое, также пятнала руна, похоже, нанесённая высохшей кровью. Это явно был какой-то могучий чемпион-северянин. Тулларис улыбнулся под своим череполиким шлемом — бог убийства привёл его к воистину достойной жертве.

— Грязный демонолюб, сразись со мной во имя Кхаина! — закричал палач. Чемпион обернулся, и его окровавленное лицо скривилось в ухмылке. Он махнул рукой, приказывая воинам отойти, отбросил шлем и поднял с земли огромный двухлезвийный топор. Чемпион шагнул вперёд, крича на своём варварском наречии. Сверкающие в свете костра руны на клинках его топора извивались, словно предвкушая схватку.

— Я не понимаю твоего языка, тварь, но сочту это за согласие.

Чемпион Хаоса взревел и ринулся на него, подняв оружие над головой. Тулларис стоял, легко сжимая одной рукой драйх. Когда же топор начал опускаться, то палач спокойно шагнул в сторону и неторопливо ударил клинком. Драйх впился в багряную броню чемпиона. Но это была не простая броня — на удар она отозвалась, как живая, и вцепилась в оружие. Тулларис попытался врывать его, но драйх застрял.

Дикарь свирепо расхохотался и шагнул назад, повалив палача на грязную землю. Эльф перекатился, уходя от нового взмаха топора, и ударил ногой. Ступня встретилась с бронированной голенью, и боль отдалась в костях.

— Клятый Азуриан, — выругался Тулларис и вскочил на ноги. Он нырнул, уходя от широкого взмаха, схватил рукоять драйха и потянул. Клинок не поддался. Эльф вновь отскочил назад от чемпиона, когда топор полетел к его шее. Герольд Кхаина оглядывался, тщетно ища себе оружие, но видел его лишь в руках восьмерых воинов Хаоса, которые теперь окружили сражавшихся. Пока что они с удовольствием наблюдали, но если Тулларис попробует вырвать себе меч или топор из их рук, то они наверняка вступят в бой. Обстоятельства будут против палача.

Как раз как он любил.

Я убираю гадательные линзы. Конечно, приятно смотреть как Тулларис расправляется с демонопоклонниками и прославляет этим Кроваворукого, но меня ждут другие дела. Солнце заходит, и мне пора приготовиться к ритуалу.